Роберт Фрост

Любви коснуться ртом
Казалось выше сил;
Мне воздух был щитом,
Я с ветром пил

Далекий аромат
Листвы, пыльцы и смол...
Какой там вертоград
В овраге цвел?

Кружилась голова,
Когда жасмин лесной
Кропил мне рукава
Росой ночной.

Я нежностью болел,
Я молод был, пока
Ожог на коже тлел
От лепестка.

Но поостыла кровь,
И притупилась боль;
И я пирую вновь,
Впивая соль

Давно просохших слез;
И горький вкус коры
Мне сладостнее роз
Иной поры.

Когда горит щека,
Исколота травой,
И затекла рука
Под головой,

Мне эта мука всласть,
Хочу к земле корней
Еще плотней припасть,
Еще больней.

Однажды, под реющим в воздухе первым снежком,
Нам встретился жеребенок на горном лугу.
"Ты чей?"
Малыш, привстав на дыбки, махал хвостом,
Поставив ногу на изгородь из камней.
Увидя нас, он заржал и пустился стрелой,
По мерзлой земле рассыпая маленький гром,
Смутно мелькнул вдали - и пропал через миг
В сумятице хлопьев, за снежною пеленой.
"Видно, он снега боится. Еще не привык
К зиме. Испугался метели - и наутек.
Если бы даже мать сказала ему:
Что ты! Это такая погода, сынок! -
Он бы и то вряд ли поверил ей.
Где его мать? Малышу нельзя одному".
Вот он опять возникает из серых теней,
Хвост задирая, скачет назад во весь дух,
Снова лезет на изгородь, перепуганный весь,
Встряхиваясь, будто шальных отгоняя мух.
"Кто бы его ни оставил так поздно здесь,
В час, когда есть у каждой твари живой
Крыша своя и кормушка, - нужно сказать,
Чтобы сходили за ним и привели домой".

Как мир погибнет? От огня
Иль ото льда погибель ждет?
Сомнений нету у меня:
Огонь опаснее, чем лед.
Но если мировой пожар
Земной наш не погубит шар,
То даст достаточно нам льда
Холодная вражда.

Мы и не знали, что навстречу шли
Вдоль изгороди луга: я спускался
С холма и, как обычно, замечтался,
Когда заметил вдруг тебя. В пыли,
Пересеченной нашими следами
(Мой след огромен против твоего!),
Изобразилась, как на диаграмме,
Дробь - меньше двух, но больше одного.
И точкой отделил твой зонтик строгий
Десятые от целого. В итоге
Ты, кажется, забавное нашла...
Минута разговора протекла.
И ты пошла вперед по той дороге,
Где я прошел, а я - где ты прошла.

В лесах я бродил и в лугах, -
Была не преградой ограда, -
Всходил на вершину холма,
И в мире царила отрада.
Но вот я на землю сошел -
И всюду приметы распада.

На землю листва полегла.
Лишь та, на дубу, на вершине,
Трепещет до самой зимы, -
Но рухнет - и в горькой гордыне
Метаться по снегу пойдет,
Укрывшему падшую ныне.

Вповалку листва полегла.
Война ли прошла здешним краем?
Последний цветок облетел.
Мир словно бы необитаем.
И вскинется сердце искать,
Но где, но кого - не узнаем.

Но разве покорна душа
Измене, что в мире творится?
Но разве согласна она
В опавшие листья зарыться?
И лето пройдет, и любовь,
Но с этим вовек не смириться.

Денек октябрьский золотой,
Уже созрел твой листопад.
Подует завтра ветер злой,
И листья облетят.
Вороны каркают не в лад,
Но завтра разлетится стая.
Денек октябрьский золотой,
Продли часы, неслышно тая.
Пусть кажутся длинней они.
Плени обманчивой мечтой,
Как ты умеешь, увлекая.
Один листочек утром нам,
Другой же в полдень оброни,
Один вот здесь, другой вон там.
Да будет твой закат лучист,
Земля светлей, чем аметист.
Тишь какая!
Пусть дозревает виноград:
Хотя листву спалил мороз,
Плодам вреда он не принес -
И гроздья вдоль стены висят.

На небе кромешная туча враздрызг.
Пустой дорога стоит.
Лишь мечутся тысячи кварцевых брызг,
Стирая следы копыт.
Настолько влажны, что пчеле не нужны,
Цветы на обочине дня.
О, выйди на зов, ступая с холмов,
И в ливень люби меня!

Ведь неугомонные птицы поют
В объятых плачем лесах,
Ведь неугомонные эльфы снуют,
Веками снуют впотьмах.
Все пенье лесное под ливнем стеною
Поломано, как цветок.
О, выйди из чащи, укрыться манящей,
Туда, где бурлит поток!

Теряются наши слова на ветру,
А песням не внемлет лес,
И струи, которых вовек не утру,
Льются на нас с небес.
На запад пойдем - а что там найдем?
Потонем, поди, в пути.
На голой груди пусть пляшут дожди,
Пусть капли гремят в горсти!

Но ветер с востока ворвался сюда,
А море вернуться должно
Туда, где когда-то, бог знает, когда,
Безбрежно шумело оно.
С той давней поры не видали миры
Любви - вплоть до этого дня.
Пади же стремглав, меж молний и трав,
И в ливень люби меня!

С тенистых крон летит листва!
Осенней выхвачена хваткой,
Спешит земную наготу
Облечь коричневой перчаткой.

И прежде чем вернется вверх
И мир одарит новой тенью.
Листва лежит мертвым-мертва
В тяжелом мраке погребенья.

Но не навеки этот мрак.
Цветы прорвут покров из листьев,
Себе - и им! - путь вверх расчистив.
В мирах - не знаю, в нашем - так!

То было в густой первозданности леса.
Я знал, что не богом она создана.
Я шел по следам окаянного беса,
Выслеживал беса в лесу дотемна.
И вдруг я услышал - услышал такое,
Что долгие годы не знаю покоя.

Не спереди звук доносился, а сзади -
Утробное бульканье из-под древес.
Забывчив и заспан, в похабном наряде,
Со смехом из лужи своей вылез бес,
С век грязь он соскреб - и мгновенно
я понял,
Что он меня вспомнил, заметил и пронял.

Вовек не забуду я этого смеха:
Ловец стал добычей - вот бесу потеха.
Я прянул - ему показать поскорей,
Мол, что-то ищу (не его!) меж ветвей,
А он меня принял за тень или эхо -
И пал я, пристыженный, возле корней.

Я на покос пришел в начале дня
За тем, кто тут работал до меня.

Он луг скосил по утренней росе,
Поблескивавшей на его косе.

Я взглядом поискал его, да зря -
Нигде не видно было косаря.

Ушел косарь, а мне, как и ему,
Работать предстояло одному.

"У каждого всегда своя забота,
Пусть даже вместе делается что-то!"

Лишь я подумал это, из-под ног
Стремительно метнулся мотылек

И полетел, оправясь от испуга,
Вчерашние цветы искать по лугу.

Он облетал его за кругом круг,
Не узнавая оголенный луг,

Потом внезапно скрылся вдалеке,
И я почти забыл о мотыльке.

Я сено ворошил. Но вдруг привлек
Опять мое вниманье мотылек.

Он над ручьем порхал, где у воды
Я разглядел чудесные цветы.

Цветочный островок с его красой
Был почему-то пощажен косой,

Хотя цветы, по-видимому, спас
Косарь не для кого-нибудь из нас.

Он просто пожалел их от души,
Так они утром были хороши.

Но, что бы ни подумал он при этом,
Они остались дружеским приветом,

И я услышал пенье птиц в лесу,
И рядом его звонкую косу,

И не один я был в глуши лесной,
А друг работал сообща со мной,

С которым вместе можно отдохнуть,
Поговорить в тени о чем-нибудь.

Я только что совсем его не знал,
Но он понятен мне и близок стал.

"Ведь всякий труд есть общая работа,
Пусть даже порознь делается что-то!"

Мы спрятались за блеском строк,
В стихах нашли себе приют, -
Но сколько страхов и тревог,
Пока нас люди не найдут!

Сперва мы новое творим
И непривычное совсем,
Потом - все проще говорим,
Лишь было бы понятно всем.

Как в прятках нашей детворы,
Как в тайнах нашего Творца, -
Чтобы не выйти из игры,
Нельзя таиться без конца!

Когда у дома высох пруд,
Пошли мы по воду с ведром,
Пошли, прослышав о ручье,
Пошли искать его кругом.

Как на прогулку, мы пошли
(Невинная, однако, ложь),
За нашим лугом был наш лес,
Был вечер зябок, но хорош.

Полюбоваться на луну
Нас призывал осенний лес
(Ни ветра не было, ни птиц
Среди безлиственных древес).

Но, очутившись там, в лесу,
Мы вдруг, как гномы в час ночной,
Решили в прятки поиграть
С нерасторопною луной.

Она, понятно, нас нашла
В тени полуночных ветвей.
Но раньше, в нашей тишине,
Мы вдруг услышали ручей.

Он был совсем недалеко,
Он не таил свое добро,
И брызги были - жемчуга,
И воды были - серебро.

Уставший от деревьев и лесов,
Уйду к стадам в предгорье луговое,
Где свежий запах можжевельной хвои
Витает в дымке утренних часов.
Смотрю с крутого склона на дома,
Невидимый, лежу в траве пахучей,
А взгляд скользит по молчаливой круче
Кладбищенского дальнего холма.

В конце концов наскучат мне живые
И мертвые, - я отвернусь, и зной
Обдаст меня удушливой волной,
Дыханьем жгу соцветья полевые,
Приглядываюсь тихо к муравью
И запахи земные узнаю.

В лесах скитался я, и песнь мою
Подхватывал и прятал листопад,
И ты пришла (так сны мои гласят)
И встала там, у леса на краю,
Но не пришла туда, где я стою,
Хоть не решалась повернуть назад.
"Пойти за ним куда глаза глядят?
Пусть сам заметит милую свою".

И здесь же, рядом, тень в кругу теней,
Среди деревьев, в темном их ряду,
Застыл я, зная: молча мне больней,
Но не окликну, не скажу, что жду.
Одно страданье здесь, в лесу, со мной,
А ты - порука тишины лесной.

Дом, где я в юности бывал,
Был как болото при луне.
Там до рассвета мне сиял
Лица девичьего овал
Огнем блуждающим в окне.

Чего там только не росло!
И каждый цвет там был живым,
И сквозь оконное стекло
Мерцанье в комнаты текло.
И было не войти двоим,

А лишь по одному, во тьме.
Но приходили что ни ночь,
Болтая в общей кутерьме
О том, что вечно на уме,
И том, что вынести невмочь.

И звезды делались бледны,
В такую даль спеша уплыть,
Где птицы и цветы равны,
Где спят - пока не рождены, -
Где их никак не различить.

Вот почему я знаю сам,
Что значат песнь и аромат,
И это знанье передам.
О нет, не зря бывал я там,
Внимал я там всему подряд.

О, даждь нам радость в нынешнем цвету.
Избави нас проникнуть за черту
Неумолимой жатвы. Сопричисли
К благим весенним дням благие мысли.

О, даждь нам радость в яблоневом дне
И призрачную пору при луне
В саду. Нас надели пчелиным даром -
Вкушать из чаш, наполненных нектаром.

И ниспошли нам певческий глагол -
В цветущем небе над юдолью пчел,
Во всем многоголосии. Пусть птицы
Порхают и поют, как им примнится.

Ибо сие - и лишь сие - Ты нам
Преподал и нарек любовью сам.
Любовь владычит во вселенской шири,
Но явлена лишь людям в здешнем мире.

Южный ветер, вей над нами!
Балуй вешними дождями!
Лед на реках растопи!
Птичью песнь поторопи!
Землю от снегов очисти!
И туда, где ночь все мглистей, -
Постучись в мое окно,
Чтоб оттаяло оно.
Чтобы стекла потеплели,
Чтобы рама в тихой келье
Как распятие была.
Скинь тетради со стола,
Все страницы перепутай,
Чтоб из зимнего закута
Вдаль дорога пролегла.

Влюбленные, вот вам рассказ
О том, что такое любовь.
Она была розой в окне,
Он - ветром ночных холодов.

Заметил ее он, когда
Январское солнце взошло,
И в клетке проснулся щегол,
И разындевело стекло,

Заметил ее он в окне,
Не ведая, что предпринять, -
Заметил - и прочь полетел,
Чтоб ночью вернуться опять.

Но лишь зимним ветром он был. -
Зимою же все естество
Скрывается в спячку, в снега... -
Не знал о любви ничего.

И все-таки он тосковал,
И рамы оконные тряс,
Чтоб роза не вздумала спать
Сейчас, когда здесь он как раз.

И может, она бы сдалась
И с ним ускользнула во мрак
Оттуда, где тишь и покой,
Где зеркало, стол и очаг,

Но нечего было сказать
Ей зимнему ветру в ответ -
И в тысяче миль от нее
Он встретил назавтра рассвет.

Ночью вьюга стучится в дверь,
Белизной застилая
Сумрак сводчатого окна,
Задыхаясь от лая,
Распалясь, точно зверь:
"Выходи, выходи!"
Я привычного зова почти не слышу,
Ночь за окнами слишком темна,
Сколько нас?
Двое взрослых, спящий ребенок,
И огонь в очаге почти угас,
И ты зябнешь спросонок,
Хлопья снега кружат на ветру,
И сарай засыпан по крышу,
А в груди
От немолчного дикого гуда
Притаился страх, что к утру
Нам не выйти отсюда.

      Послышался вечером стук у ворот - 
      Жила здесь младая чета. - 
      Явился чужак, и в очах его мрак, 
      А в сердце тоска и тщета. 
      Глазами просил, не губами просил - 
      Оставить его ночевать. 
      И тьма позади, и тьма впереди, 
      И света нигде не видать. 
      И вышел из дому жених молодой: 
      "А что нам сулят небеса? 
      Недобрую ночь или добрую ночь?" - 
      И замерли их голоса. 
      Осенние листья крутились вокруг, 
      Осенние стыли кусты. 
      И ветер, и тьма... Не осень - зима! 
      "А, странник, что думаешь ты?" 
      Невеста сидела в покоях одна, 
      Горел перед нею очаг. 
      И алая мгла на щеки легла, 
      И счастье сияло в очах. 
      Жених поглядел в непроглядную даль, 
      Но мыслями был с молодой, 
      Чье б сердце замкнул он в ларец золотой, 
      Серебряной запер иглой. 
      Он помнил, что ближнего надо любить 
      И малых сих не обижать, 
      И гость входит в дом, словно Бог входит 
      в дом, 
      И проклят посмевший прогнать. 
      А вот не сама ли Судьба привела 
      К счастливой чете чужака 
      И Зло вместе с ним стучится к двоим, - 
      Загадкою было пока. 
      Моя Печаль все шепчет мне 
      О днях осеннего ненастья, 
      Что краше не бывает дней - 
      Деревья голые в окне, 
      Луг, порыжевший в одночасье... 
      Все шепчет мне, что осень - рай. 
      Все хочет повести с собою: 
      Как тихо после птичьих стай! 
      Как славно стынет сонный край, 
      Одетый звонкой сединою. 
      Нагие сучья на ветру, 
      Туманы, вязкая землица - 
      И снова шепчет: все к добру, 
      И если я глаза протру, 
      То не смогу не согласиться. 
      Как объяснить, что не вчера 
      Я полюбил ноябрь тоскливый. 
      И стоит ли... Моя сестра, 
      Печаль... Ненастная пора 
      Со слов твоих - вдвойне красивей.
      Я одного желанья не таю: 
      Дерев под ветром дружную семью 
      Увидеть не дубравою ночной - 
      Оправою, вобравшей мир земной. 
      Я был бы добровольно заключен 
      В пространном протяженье вне времен, 
      Где только вглубь уводят тропы все - 
      И ни одна не тянется к шоссе. 
      Но не всегда, уйдя, уйдешь навек. 
      А может быть, найдется человек, 
      Которому меня недостает, 
      И вглубь - узнать, мне дорог ли, - войдет. 
      Итог моих скитаний внешне мал: 
      Лишь тверже стал я верить в то, что знал. 

Закрой окно, чтоб онемела даль.
Деревья гнутся, не ропща, — а ты?
Не стало птиц, и если в том — печаль, —
В нем распознать сумей свои черты.

Весной болото снова зацветет,
Весной вернется птичья кутерьма.
Закрой окно, не слушай, как метет,
Чтоб лучше видеть, как грядет зима.

Уставший от деревьев и лесов,
Уйду к стадам в предгорье луговое,
Где свежий запах можжевельной хвои
Витает в дымке утренних часов.
Смотрю с крутого склона на дома,
Невидимый, лежу в траве пахучей,
А взгляд скользит по молчаливой круче
Кладбищенского дальнего холма.

В конце концов наскучат мне живые
И мертвые, — я отвернусь, и зной
Обдаст меня удушливой волной,
Дыханьем жгу соцветья полевые,
Приглядываюсь тихо к муравью
И запахи земные узнаю.

Над снегом нашим в небесах
Несметны сонмы звезд,
Когда метель наносит нам
Сугробы в полный рост.

И кажется, что нас ведут
В снегах земным путем
К покою белому, куда
Вслепую мы бредем.

Однако звезды не струят
Нам ни любовь, ни зло,
Как мраморной Минервы взор
Незрячий — сплошь бело.

Был скошен луг, где я бродил,
И ровные снопы
С пробором, смоченным росой,
Стояли вдоль тропы.

За лугом простирался сад —
И пенье на ветвях, —
И больше боли было в нем,
Чем высказать в словах.

Безлистый ясень у стены. —
Его последний лист,
Как бы подслушав мысль мою,
Скользнул безвольно вниз.

И вот вернулся я домой,
А дом — чуть-чуть другой.
Последний голубой цветок —
Он твой, как прежде, твой.

Я собрался прочистить наш родник.
Я разгребу над ним опавший лист,
Любуясь тем, как он прозрачен, чист.
Я там не задержусь. — И ты приди.

Я собрался теленка привести.
Он к матери прижался. Так он мал,
Что от нее едва заковылял.
Я там не задержусь. — И ты приди.

Подошел я к опушке лесной.
Тише, сердце, внемли!
Тут светло, а там в глубине —
Словно весь мрак земли.

Для птицы там слишком темно,
Еще рано туда ей лететь,
Примащиваясь на ночлег:
Ведь она еще может петь.

Яркий закат заронил
Песню дрозду в грудь.
Солнца хватит, чтоб спеть еще раз,
Только надо поглубже вздохнуть.

Спел и в потемки вспорхнул.
В темной тиши лесной
Слышится песнь вдалеке,
Словно призыв на покой.

Нет, не войду я туда,
Звезд подожду я гут.
Даже если б позвали меня,
А меня еще не зовут.

Прервал я санок легких бег,
Любуясь, как ложится снег
На тихий лес, — и так далек
Владеющий им человек.

Мой удивляется конек:
Где увидал я огонек,
Зовущий гостя в теплый дом
В декабрьский темный вечерок;

Позвякивает бубенцом,
Переминаясь надо льдом,
И наста слышен легкий хруст,
Припорошенного снежком.

А лес манит, глубок и пуст.
Но словом данным я влеком:
Мне еще ехать далеко,
Мне еще ехать далеко.

Прочь от невыносимых дней к былому,
Ко временам, упрощенным утратой
Подробностей, ко временам поблекшим,
Распавшимся и выветренным, словно
Скульптура над старинною могилой,
Туда, где дом, что более не дом,
На ферме, что давным-давно не ферма,
Близ городка, которого не стало.
Отправясь в прошлое свое, уставься
В путеводитель, — чтобы заблудиться,
Дорога в те забытые края
Скорей похожа на каменоломню —
Огромные округлые колени
Былою городка; теперь никто их
От взглядов посторонних не скрывает.
А вот что в книжке сказано об этом:
"На юго-запад с северо-востока
Фургонов протянулись колеи
И борозды на камне. Здесь прошелся
Резец чудовищного ледника,
Который пятками уперся в полюс".
К тебе ледник прохладно отнесется;
По слухам, он и в наши дни шаманит
На этой стороне горы Пантеры.
Не обращай внимания на то,
Что на тебя из сорока подвалов
Назойливо глазеют сорок бочек.
А что касается волненья леса,
Который зашумит в лицо листвою,
То это дерзость глупого юнца.
Где был он, скажем, двадцать лет назад?
Он много возомнил, бросая тень
На яблони, исклеванные дятлом.
Итак, начни веселенькую песню
О том, кто этою дорогой прежде
Ходил домой с работы, кто, быть может,
И в этот миг шагает впереди
Иль едет на трясущейся тележке.
Вершина путешествия — вершина
Холма, где два заросших поля, слившись,
Друг в друге потерялись безвозвратно.
И если ты настолько заблудился,
Чтобы найти себя, то за собою,
Как лестницу, дорогу подыми
И прикрепи табличку хода нет
Для всех, за исключением меня.
Будь здесь как дома. Все твое пространство,
От сорняков свободное, похоже
На ссадину от сбруи. Но зато здесь
Твой детский невзаправдашний домишко.
Вот черепки под елкою лежат,
Игрушки для игрушечного дома.
Оплачь же эти бедные осколки,
Так радовавшие детей, оплачь
Тот дом, который более не дом,
А лаз в подполье, что в густой сирени
Скрывается, как вмятина на тесте.
Тут был когда-то настоящий дом.
Твоя судьба и цель твоих скитаний —
Ручей, который был водопроводом,
Студеный, как родник, и столь высокий,
Что он всегда невозмутимо чист.
(Известно, разбуди ручей в долине,
И он лохмотья по кустам развесит.)
Я спрятал под стопою кедра чашку —
Пусть, как святой Грааль, она таится
О глач непосвященных и случайных,
Апостол Марк сказал бы: обреченных.
(Я утащил из детства эту чашку.)
Остановись. Вот твой источник. Пей
И обретай утраченную цельность.